"Когда ты сочиняешь эпиграммы, ты сам себе копаешь яму": лучшее из сборника Валентина Гафта

Актер написал множество произведений - хлестких и язвительных

Фото: Тимур ХАНОВ

Эпиграммы Валентина Гафта - иногда безобидные, иногда ядовитые - мгновенно вышли за пределы актерских капустников и отправились в народ. Они выходили отдельными сборниками (в одном издании - с иллюстрациями Михаила Шемякина, в другом - Никаса Сафронова). Гафт даже давал отдельные интервью, целиком посвященные эпиграммам. Где вспоминал, что самую первую сочинил в 60-е годы и посвятил театральному режиссеру Андрею Гончарову, в чей постановке только что вышел спектакль «Четыре» по пьесе Генриха Боровика. Гончаров слыл страстным грибником. Эпиграмма звучала так:

Грибных дел мастер Гончаров

В лесу грибы искать здоров.

Так гончаровская рука

Нашла в лесу Боровика.

С тех пор он написал этих эпиграмм десятки, если не сотни.

Валентина Иосифовича ужасно расстраивало, что ему приписывают эпиграммы, которых он не сочинял. Так, он настаивал, что не является автором эпиграммы на Михалковых (Сергея, Никиту и Андрея Михалкова-Кончаловского): «Россия! Чуешь этот страшный зуд? Три Михалковых по тебе ползут!» Гафт в интервью называл Михалковых удивительными, талантливейшими людьми и утверждал, что никогда не позволил бы себе грубого высказывания в их адрес. Он даже лично говорил Никите Михалкову, у которого снимался в фильме «12», что не имеет к эпиграмме никакого отношения. Михалков, впрочем, в ответ уверял, что даже если Гафт и написал этот стишок, он на него не в обиде - потому что любит его не за это.

Актеры Валентин Гафт и Нина Дорошина, посол РФ в Израиле Петр Стегний с супругой Маргаритой

Фото: Алексей ОСИПОВ

Менее известны серьезные стихотворения Гафта - а он написал их немало. Их мы тоже включили в нашу подборку.

Армену Джигарханяну

Гораздо меньше на земле армян,

Чем фильмов, где играл Джигарханян.

Зиновию Гердту

О, необыкновенный Гердт!

Он сохранил с поры военной

Одну из самых лучших черт —

Колено- он -непреклоненный.

Эльдару Рязанову

Переосмысливая заново

Картины Элика Рязанова,

Скажу: талант его растет,

Как и живот, им нет предела,

Но вырывается вперед

Его талантливое тело!

Геннадию Хазанову

Он, конечно, популярный,

В каждой шутке острый ум.

Но зачем же кулинарный

Был закончен техникум.

Щам не знаем сколько суток,

Нет и каши гречневой

И, выходит, кроме шуток,

Жрать пока что нечего...

Михаилу Козакову

Все знают Мишу Козакова

Всегда отца, всегда вдовца

Начала много в нем мужского,

Но нет мужского в нем конца.

Ие Саввиной

Все это правда, а не враки

И вовсе не шизофрения.

В Крыму гуляли две собаки,

Поменьше шпиц, побольше – Ия.

Ей же

Глазки серо-голубые,

Каждый добрый — вместе злые.

Лие Ахеджаковой

Везде играет одинаково

Актриса Лия Ахеджакова.

(По легенде, когда актриса обиделась на эту эпиграмму, Гафт дописал к ней еще две строки. - Ред.)

Великолепно! В самом деле

Везде играет на пределе.

Иннокентию Смоктуновскому

Нет, он совсем не полоумный,

Из театра в театр неся свой крест.

Всегда выигрывает в сумме

От этой перемены мест.

Людмиле Гурченко

Ей повезло – все знать, все мочь,

Хоть водку глушит из стакана,

А карнавальная та ночь

Звездой мигает нам с экрана.

Но всех пока одно тревожит:

Без мата Гурченко не может.

Евгении Симоновой

Тобою, Женя, восхищен

Не только я - советский зритель.

Но вы по-дружески поймите,

Что мелодрамой сыт и он.

Олегу Далю

Уходит Даль куда-то в даль…

Не затеряться бы в дали.

Немаловажная деталь:

Вы все же Даль, а не Дали.

Ирине Муравьевой

В искусстве для тебя теперь

Открыты двери.

И зря твердит молва –

«Москва слезам не верит».

Сыграла Ира очень натурально,

Еще чуть-чуть и будет гениально.

Галине Волчек

В ней, толстой,

Совместились тонко

Любовь к искусству

И к комиссионке.

Юрию Богатыреву

Богатырь ты, Юра, с виду

И актер душой.

Мы на сцену вместе выйдем

Ты махнешь рукой.

Сколько горьких слез украдкой

По тебе прольют

Об актерской жизни сладкой

Песенку споют.

Ты играй, моя голубка, в матушке Москве,

Если выгонят, завклубом будешь на селе.

Леониду Каневскому

Хоть Леня дорог самому Эфросу

Размер таланта уступает носу.

Но если Ленин нос рассматривать отдельно

Поймем мы, что артист талантлив беспредельно.

Татьне Дорониной

Клубника в сметане - Доронина Таня,

Другого ты в ней не ищи.

И ляжет в постель, и на сцене так встанет,

Как будто «Шанели» накапали в щи.

Зиновию Высоковскому

Когда таким как ты пути открыты,

Растет толпа антисемитов.

«Троим в лодке, не считая собаки» (Андрею Миронову, Михаилу Державину, Александру Ширвиндту)

А зря собачку не считали,

Вам всем бы брать с нее пример.

Мы, чудаки, не замечали,

Что рядом умный фокстерьер.

Нет, братцы, вы не англичане,

Жаль вас и жалко ваших дам,

Джером, как это не печально,

Лишь фокстерьеру по зубам.

Андрею Мягкову

Не будь «Иронии» в судьбе,

Мы б и не знали о тебе.

Ролану Быкову

Ему бы в сборную по баскетболу.

Какой-то черт сидит в нем, бес.

Всего лишь два вершка от пола,

Но звезды достает с небес.

Валентину Гафту

Когда ты сочиняешь эпиграммы,

Ты сам себе копаешь яму.

Эпиграммы Валентина Гафта - иногда безобидные, иногда ядовитые - мгновенно вышли за пределы актерских капустников и отправились в народ.

Фото: Борис КУДРЯВОВ

…И НЕСКОЛЬКО СЕРЬЕЗНЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ

Жираф

Не олень он и не страус,

А какой-то странный сплав,

Он абстракция, он хаос,

Он ошибка, он жираф.

Он такая же ошибка,

Как павлин, как осьминог,

Как комар, собака, рыбка,

Как Гоген и как Ван Гог.

У природы в подсознаньи

Много есть еще идей,

И к нему придет признанье,

Как ко многим из людей.

Жираф -

Эйфелева башня,

Облака над головой,

А ему совсем не страшно,

Он - великий и немой.

Осип Мандельштам

Мы лежим с тобой в объятьях

В январе среди зимы,

Мой халат и твое платье

Обнимаются, как мы.

Как кресты, на окнах - рамы,

Кто мы, люди, мы - ничто?

Я читаю Мандельштама,

А в душе вопрос - за что?

Ребра, кожа, впали щеки,

А в глазах застывший страх,

И стихов замерзших строки

На обкусанных губах.

Пророк

Я видел на коре лицо пророка,

Сверкнула молния, и началась гроза,

Сквозь дождь смотрели на меня глаза,

И тарахтела наверху сорока.

Вдруг занавес ветвей лицо его закрыл,

Горячим лбом я дерева коснулся,

И он шепнул мне: «Думаешь, ты жил?

Ты просто плохо спал, и, наконец, проснулся».

Фаина Раневская

Голова седая на подушке.

Держит тонкокожая рука

Красный томик «Александр Пушкин».

С ней он и сейчас наверняка.

С ней он никогда не расставался,

Самый лучший — первый кавалер,

В ней он оживал, когда читался.

Вот вам гениальности пример.

Приходил задумчивый и странный,

Шляпу сняв с курчавой головы.

Вас всегда здесь ждали, Александр,

Жили потому, что были Вы.

О, многострадальная Фаина,

Дорогой захлопнутый рояль.

Грустных нот в нем ровно половина,

Столько же несыгранных. А жаль!

На смерть Алексея Габриловича

Живых всё меньше в телефонной книжке,

Звенит в ушах смертельная коса,

Стучат всё чаще гробовые крышки,

Чужие отвечают голоса.

Но цифр этих я стирать не буду

И рамкой никогда не обведу.

Я всех найду, я всем звонить им буду,

Где б ни были они, в раю или в аду.

Пока трепались и беспечно жили —

Кончались денно-нощные витки.

Теперь о том, что недоговорили,

Звучат, как многоточия, гудки.

Театр

Театр! Чем он так прельщает,

В нем умереть иной готов,

Как милосердно Бог прощает

Артистов, клоунов, шутов.

Зачем в святое мы играем,

На душу принимая грех,

Зачем мы сердце разрываем

За деньги, радость, за успех?

Зачем кричим, зачем мы плачем,

Устраивая карнавал,

Кому-то говорим — удача,

Кому-то говорим — провал.

Что за профессия такая?

Уйдя со сцены, бывший маг,

Домой едва приковыляя,

Живет совсем, совсем не так.

Не стыдно ль жизнь, судьбу чужую,

Нам представлять в своем лице!

Я мертв, но видно, что дышу я,

Убит и кланяюсь в конце.

Но вымысел нас погружает

Туда, где прячутся мечты,

Иллюзия опережает

Всё то, во что не веришь ты.

Жизнь коротка, как пьесы читка,

Но если веришь, будешь жить,

Театр — сладкая попытка

Вернуться, что-то изменить.

Остановить на миг мгновенье,

Потом увянуть, как цветок,

И возродиться вдохновеньем.

Играем! Разрешает Бог!

Гамлет

Нет, Гамлет, мы неистребимы,

Пока одна у нас беда,

Пред нами тень отцов всегда,

А мы с тобой — как побратимы.

Решая, как нам поступить,

Пусть мы всегда произносили

Сомнительное слово «или»,

Но выбирали только «быть».

Хулиганы

В. Высоцкому

Мамаша, успокойтесь, он не хулиган,

Он не пристанет к вам на полустанке,

В войну Малахов помните курган?

С гранатами такие шли под танки.

Такие строили дороги и мосты,

Каналы рыли, шахты и траншеи.

Всегда в грязи, но души их чисты,

Навеки жилы напряглись на шее.

Что за манера — сразу за наган,

Что за привычка — сразу на колени.

Ушел из жизни Маяковский-хулиган,

Ушел из жизни хулиган Есенин.

Чтоб мы не унижались за гроши,

Чтоб мы не жили, мать, по-идиотски,

Ушел из жизни хулиган Шукшин,

Ушел из жизни хулиган Высоцкий.

Мы живы, а они ушли туда,

Взяв на себя все боли наши, раны…

Горит на небе новая Звезда,

Ее зажгли, конечно, хулиганы.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

"Я видел гениев, с которыми не стоял рядом. И никогда не думал, что буду, как они": ушел из жизни Валентин Гафт

85-летний актер скончался от инсульта, после которого не смог восстановиться (подробности)

Валентин Гафт: «В первый день войны поезд, на котором мы должны были ехать с семьей, разбомбили»

Когда началась война, маленькому Вале Гафту не было еще и шести лет. Его семья жила тогда в Сокольниках, на улице Матросская тишина. Отец, адвокат, ушел на фронт добровольцем. Вернулся в самом конце войны майором - с ранением в голову несколько месяцев пролежал в одном из московских госпиталей.

Что из военного детства больше всего врезалось в память? Знаменитый актер Валентин Иосифович в разговоре с корреспондентом «Комсомолки» вспомнил о многом (подробности)

Валентин Гафт: А над нами кто-то свыше Все давно решил за нас

2 сентября народному артисту исполнилось 85 лет. К сожалению, как говорят его близкие, после инсульта он потерял физическую силу и не хочет, чтобы его видели в таком состоянии (подробности)