В поэме «Москва-Петушки» Венедикт Ерофеев предсказал свою смерть

У Ерофеева были удивительно чистые голубые глаза... Фото: Анатолий МОРКОВКИН/TASS

Жизнь Ерофеева выглядит печальной: нищее детство на Кольском полуострове, арестованный отец, детдом (после того, как его с братьями и сестрами оставила мать), потом - бедность, склонность к алкоголю и смерть в 50 с небольшим лет. И написано им было, в сущности, совсем немного. Но среди этого немногого - одна из лучших русских книг ХХ века, поэма «Москва-Петушки», которой зачитывались и зачитываются поколения людей.

О том, каким был этот человек, рассказывают Олег Лекманов, Михаил Свердлов и Илья Симановский в книге «Венедикт Ерофеев: посторонний», вышедшей в издательстве АСТ (Редакция Елены Шубиной) в канун юбилея писателя.

МГНОВЕННЫЙ АЛКОГОЛИЗМ

Ерофеев поступил в Московский университет в 1955 году без особых сложностей: он был золотым медалистом. Первую сессию он тоже сдал прекрасно. Приятель вспоминал, что он «не курил, ни капли спиртного не употреблял и даже давал по шее тем, у кого в разговоре срывалось непечатное слово. Однажды, получив месячную стипендию, чуть не всю ее потратил на компот из черешни, которыи привезли в общежитскии буфет: ходил и покупал банку за банкои , что для северянина вполне извинительно. (…) Любили его все — пожалуи , как самого младшего. Его голубые, как небеса, глаза, длинные ресницы и румянец во всю щеку исключали по отношению к нему обычную в подростковых компаниях (а все мы были тогда подростками) грубость».

Но на зимние каникулы он уехал домой в Кировск, и там узнал, что его отец тяжело и неизлечимо болен. По версии авторов книги, именно это привело к тому, что внешне выглядело почти деградацией. Он стал мрачен и малообщителен, потерял желание учиться в университете, начал курить и пить.

Хорошо знавшая его поэтесса и филолог Ольга Седакова вспоминала его собственный рассказ: «Поступив в МГУ, в Москве, бредя по какой-то улице, он увидел в витрине водку. Зашел, купил четвертинку и пачку «Беломора». Выпил, закурил – и больше, как он говорил, этого не кончал. Наверное, врачи могут это описать как мгновенный алкоголизм». А его друг Владимир Муравьев вспоминал: «В студенческие годы Веничка совсем ничего не ел. Он говорил: “Идеальныи завтрак: полчетвертинки, оставшеи ся с вечера (нужно, чтобы кто-нибудь оставил), и маленькое пиво. Идеальныи обед: четвертинка и две кружки пива. Идеальныи ужин: полчетвертинки (вот то, что должно остаться на завтрак, но на ужине все время спотыкаюсь, обязательно получается целая четвертинка), большое и маленькое пиво”.

С МГУ Ерофеев вскоре расстался, а филологическое образование, по сути, получил самостоятельно: он всегда невероятно много читал, мог месяцами сидеть в библиотеках, блестяще знал русскую поэзию. Потом он безо всякого труда поступил во Владимирский пединститут, на отлично за несколько дней сдав трудные экзамены и покорив комиссию. А потом - почти по приколу - решил снова поступить на филфак МГУ. Как вспоминал друг: «Однажды он проходил мимо здания МГУ и видит: там — прием. Он подал документы и сходу, не готовясь, написал сочинение. И написал его на пять! Это вообще совершенно невероятная вещь, потому что пятерки за сочинение при поступлении в университет не ставят никогда. Нельзя было ни однои запятои неправильно поставить, ни однои стилистическои погрешности допустить. А он походя легко смог это сделать. Это, конечно, был недостижимыи совершенно уровень».

Но учиться он, конечно, не стал. По словам той же Седоковой, ему было свойственно «решительное желание занять позицию под общественной лестницей, спуститься в самые низы общества… Отказ от включения в общественную структуру со всеми вытекающими отсюда последствиями (нищетой, бездомностью) – это был его выбор». Если он и не бродяжничал в буквальном смысле слова, то периодически искал пристанища и места для ночлегов.

Книга «Венедикт Ерофеев: посторонний»

ИМ ВОСХИЩАЛИСЬ ДОВЛАТОВ И ШУКШИН

Ерофеев работал то грузчиком, то кабельщиком, и последнее вдохновенно и иронически описал в поэме «Москва-Петушки». Хотя в книге кабельщики предстают отъявленными халтурщиками, в реальности Ерофеев работал старательно, не за страх, а за совесть, и изнурительного физического труда не боялся. Однако в том, что касается выпивки, в поэме не так уж много преувеличений: к тридцати годам он стал пить постоянно, выпивка «стала для него работой», по словам одного из знавших его людей.

Что стало непосредственным толчком для создания поэмы «Москва-Петушки»? По одной из версий, трагическая гибель его бригады. «Почти ежедневно на служебном грузовике Венедикт ездит на свои кабельные работы в Шереметьево», - вспоминал его приятель Юрий Гудков. - «Однажды мы засиделись допоздна, и Ерофеев просыпает и опаздывает на работу. Трудно описать потрясение Венедикта, когда он узнает, что машина с его товарищами по бригаде перевернулась на пути к Шереметьеву и почти все люди погибли. Венедикт сильно запил и целыи месяц “паркет казался ему морем”. А жена моя часто вспоминала, что Венедикту после потрясения долгое время снился один и тот же сон. Будто бы он идет по покатои крыше, поскальзывается, падает и повисает на руках на карнизе, потом срывается и... повисает в воздухе»…

Сам Ерофеев описывал рождение замысла не так драматически: однажды он просто ехал в электричке из Москвы в Петушки без билета (он на них не тратился), наткнулся на контролеров, те заметили, что из кармана у него торчит початая бутылка вермута… и немедленно выпили. Дальше Ерофеев ехал беспрепятственно. Так или иначе, в 1969 или 1970 году он «нахрапом», «на одном дыхании» создал свою поэму, потом еще какое-то время ее шлифовал, потом читал вслух, потом дал перепечатать знакомой в нескольких экземплярах…

В течение нескольких лет «Москва-Петушки» стала суперхитом самиздата, а Ерофеев оказался широко известен (правда, в узких кругах - об официальной публикации и речи не могло идти). Молодые люди знали поэму чуть ли не наизусть. Ею восхищались такие разные люди, как крупнейший филолог Михаил Бахтин, поэт Юлий Ким и актер и режиссер Василий Шукшин. Потом «Москву-Петушки» напечатали в израильском журнале - микропленки с ней были тайно вывезены за рубеж. Сергея Довлатова, который прочитал роман уже в эмиграции, спросили: “Можно отметить, что одним из лучших современных прозаиков вы считаете Венедикта Ерофеева?” Он ответил: “Нет, ни в коем случае. Не одним из лучших, а лучшим, самым ярким и талантливым”. К концу 70-х, по свидетельству одного современника, книгой зачитывалась вся страна, по популярности она могла сравниться только с песнями Высоцкого.

И примерно в это же время пьянство Ерофеева, с которым он более или менее справлялся, начало приобретать совсем мрачный характер - выпив, он становился агрессивным. Употребление внутрь духов типа «Белая сирень» не казалось чем-то из ряда вон выходящим: Ольга Седакова вспоминала, что однажды всерьез заподозрила Ерофеева в том, что он украл у нее и выпил не то что «Сирень», а дорогие и дефицитные французские духи. Потом выяснилось, что их заранее спрятал муж, знавший, что Ерофеев должен зайти к ним в гости…

МЫШКИ, ЛЯГУШАТА И КРОТ НА ЛЮСТРЕ

Спустя еще несколько лет начались и приступы белой горячки с галлюцинациями. «Мышки и лягушата. Всю ночь приемник, чтобы заглушить застенное пение. Люди в шкафу. Крот на люстре. Паноптикум...» - записывал он. И тем не менее вне запоев он оставался интеллигентным, очаровательным человеком: никаких признаков распада личности у него не было.

Однажды Ерофеев придумал игру, которой развлекался долгие годы: оценивал писателей по тому, сколько водки бы им налил. «Ну, например, Астафьеву или Белову ни грамма бы не налил. А Распутину — грамм 150. А если бы пришел Василь Быков и Алесь Адамович, я бы им налил по полному стакану. Юлиану Семенову я бы воды из унитаза немножко выделил, может быть». Владимиру Войновичу, согласно этому ранжиру, он налил бы три или четыре рюмки, Андрею Битову - полстакана, Белле Ахмадулиной - полный стакан. (Насчет Виктора Астафьева он, впрочем, в конце концов смилостивился и мысленно выделил ему 15 граммов).

«КАКЕ ДЕЛА МОГУТ БЫТЬ ВАЖНЕЕ ГРИБОВ?»

Одним из главных увлечений Ерофеева были походы за грибами. Несмотря на издевательский пассаж про писателя Владимира Солоухина в «Москва-Петушки» («Мои глупыи земляк Солоухин зовет вас в лес соленые рыжики собирать. Да плюньте вы ему в его соленые рыжики!»), сам он именно что увлекался засолкой грибов, хотя хорошим кулинаром не был. Постоянно ходил в лес, прекрасно знал грибные места, мог похвастаться неплохими результатами, которые отмечал в дневнике (после одной прогулки принес 20 белых, 14 подосиновиков, 13 подберезовиков).

Его друг Марк Гринберг вспоминает: «На меня он только один раз по-настоящему гаркнул. Как-то утром позвонил и сказал: “Даваи -ка подваливаи к часу дня на Ярославскии вокзал, поедем по грибы”. Он меня врасплох застал, и я ему сказал: “Вень, слушаи , рад бы, но дел полно...” — что-то такое. И тут он именно прорычал: “Вот кого я терпеть не могу, это деловых людеи — у которых дел полно. Ты сам подумаи : какие у тебя дела могут быть, которые важнее грибов?”»

Для самого Ерофеева, впрочем, куда важнее грибов и даже алкоголя была классическая музыка. В записных книжках у него есть такая фраза: «Если бы я вдруг откуда-нибудь узнал с достоверностью, что во всю жизнь больше не услышу ничего Шуберта или Малера, это было бы труднее пережить, чем, скажем, смерть матери. Очень серьезно». Знакомый вспоминал: «Музыка на него оказывала прямо-таки наркотическое воздеи ствие. Он получал от нее гораздо больше каи фа, чем от водки. Людеи , которые так слушали музыку, я больше не припомню». Продавцы музыкальных магазинов, сначала пренебрежительно окидывавшие взором скромно одетого Ерофеева, в итоге проводили с ним много времени за выбором пластинок, а потом провожали его с сияющими глазами и фразой «Такие покупатели у нас бывают редко!»

На памятнике Венечке, что стоит в Москве, цитата из поэмы: «Нельзя доверять человеку, который еще не успел похмелиться». Фото: Дмитрий КОРОБЕЙНИКОВ/РИА Новости

«УМРУ, НО НЕ ПОЙМУ ЭТИХ СКОТОВ»

Погубила Ерофеева не водка, а, скорее всего, курение. По печальной иронии судьбы, это произошло одновременно с официальным признанием: «Москва-Петушки», выдержавшая множество публикаций за границей, переведенная на десяток языков, наконец-то была напечатана в СССР, в журнале «Трезвость и культура», появившимся на волне горбачевской антиалкогольной кампании - правда, с большими купюрами и под видом книги об ужасах пьянства. Вскоре последовала и нормальная, полная публикация.

Но незадолго до этого Ерофеева после перенесенного гриппа начали мучить боли в горле. Сначала решили, что это фарингит, потом поставили диагноз «рак гортани». (По совсем уж невероятному совпадению, «Москва-Петушки», написанная за полтора десятка лет до этого, завершается тем, что Веничке всаживают шило именно в горло: «Я не знал, что есть на свете такая боль, я скрючился от муки»… Операция в СССР была мучительной, потому что наркоз почти не подействовал).

Друзья устроили ему вызов за границу для лечения во французской онкологической больнице, но чиновники писателя во Францию не выпустили. «Они копались, копались — маи , июнь, июль, август 1986 года — и наконец объявили, что в 63-м году у меня был четырехмесячныи перерыв в работе, поэтому выпустить во Францию не имеют никакои возможности. Я обалдел. Шла бы речь о какои -нибудь туристическои поездке — но ссылаться на перерыв в работе 23-летнеи давности, когда человек нуждается в онкологическои помощи, — вот тут уже... Умру, но никогда не пои му этих скотов…» - говорил Ерофеев в интервью. А говорить после тяжелейшей операции он мог только с помощью специального голосового аппарата.

В 1989-м он присутствовал на постановке своей пьесы «Вальпургиева ночь» сначала в Театре на Малой Бронной, а затем в студтеатре МГУ - в последней постановке участвовали совсем молодые Алексей Кортнев и Валдис Пельш. У него появились деньги - на первые гонорары за публикацию «Москвы-Петушков» в СССР он с гордостью купил сестре подарки - хороший бразильский кофе и копченую колбасу. Он мечтал повидать мир (и ему пришло приглашение в США от группы англоязычных и русскоязычных писателей, в том числе обожавшего его Иосифа Бродского), мечтал о домике за городом. Но было уже поздно: после ряда операций и облучений ему было слишком тяжело передвигаться…

В ТЕМУ

Москва-Петушки: корреспондент «КП» прокатился по знаменитому маршруту - в те края, где не отцветает жасмин

О том, что он там увидел, читайте в репортаже

Несмотря на то, что книгу «Москва-Петушки» считают культовой, вряд ли многие из нас часто ее перечитывают. Некоторым даже кажется, что писал ее хронический алкоголик. И это чистая правда. При этом «Москва-Петушки» - это классическое признанное произведение (поэма, между прочим!), по мотивам которого ставят спектакли по всему миру. (подробности)

КСТАТИ

Тест «Какой из вас Веничковед»

До сих пор в среде филологов считалось, что писать биографию Венички - гиблое дело. Автор поэмы "Москва-Петушки" наплодил о себе кучу мифов, легенд и разнообразной дезинформации.

Смогли бы вы написать биографию Венедикта? Определите, что правда, а что бред в историях о Веничке. (подробности)

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Москва-Москва Венедикта Ерофеева

Биограф Ерофеева оказывает самые "Веничкины" места столицы

Автор биографии Венедикта Ерофеева Олег Лекманов стоит на Красной площади, прислонившись к колонне. У него рюкзак на спине, две веревочные фенечки на руке. Люди здороваются с Лекмановым. Некоторые путают его со Шнуром. Но некоторые не путают. Это тот самый Лекманов, самый популярный филолог столицы. Преподаватель московской вышки, автор биографии Мандельштама и еще - популярный блогер. Это ему принадлежит шутка: "Если Зураб Церетели изваял Марину Цветаеву с цветком в руке, я очень надеюсь, что он не примется за памятник Константину Вагинову". (подробности)

Олег Лекманов: «Веничка Ерофеев расстался с любовью всей своей жизни из-за того, что выпил ее духи»

Биограф Венедикта Ерофеева рассказал о неизвестных фактах из жизни автора "Москвы-Петушков"

До сих пор в среде филологов считалось, что писать биографию Венички - гиблое дело. Автор поэмы «Москва-Петушки» наплодил о себе кучу мифов, легенд и разнообразной дезинформации. Эту кучу он заботливо пестовал и удобрял. Специалисты махнули рукой и решили: отделить «дезу» от реальности невозможно. Однако к юбилею автора «Москвы-Петушков» в «редакции Елены Шубиной» вышла первая «невозможная» биография писателя. Ее авторами стал коллектив филологов: Олег Лекманов, Михаил Свердлов и Илья Симановский. Авторы провели огромную работу, в том числе - «сделали» журналистов. В книге приведены свидетельства и по сей день здравствующих друзей Венички. С филологом и одним из авторов книги мы встретились накануне юбилея писателя. (подробности)